Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email&#160;protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Филимон сомкнул пальцы в кулак и взглянул собеседнику прямо в глаза:

— Это всё?

— Нет, конечно, — усмехнулся Давид. — Сейчас ещё ужин принесут из французского ресторана.

Словно по его команде раздался звонок в дверь, и через пять минут пара официантов, с извинениями за небольшое опоздание, сервировала стол, недоумённо поглядывая на старинную карту и на двух мужиков, заказавших «романтический ужин».

— Смотрите, — шепнул Филимону на ухо коротышка, — эти двое молодых людей играют роль прилежных и вежливых работников, но выйдя отсюда, они будут хохотать и скабрезничать по нашему поводу, обсуждая проблему гомосексуализма. Но они не понимают, что размышляя подобным образом, входят в другую роль, которая может привести их к другому сюжету.

— Вы говорите о философии, а оперируете театральными понятиями, — уколол коротышку Филимон.

— Справедливо подмечено! — хохотнул Давид и официанты стали работать ещё резвее. — «Весь мир — театр» начертал на своём знамени господин Вильям Шекспир, не подозревая, что математическое равенство можно записать другим способом: «Театр — весь мир». Жизнь — это гигантская театральная сцена с миллиардами актёров в масках, соответствующих той роли, которую отвёл этим актёрам режиссёр, то есть Бог. Индивид играет множество ролей, носит множество личин и надевает множество масок, дабы производить впечатление на других и утверждать свою личность. Но с течением времени, он входит в эти роли настолько, что начинает путать их с реальностью — они становятся частью его психики. Вообразите себе спектакль, где каждый исполнитель стремится по-своему толковать свою роль, не обращая внимания на других актёров или режиссёра, и вы получите полное представление о том, что происходит с человеческой душой. Сцена настолько смешалась с действительностью, что человек на многие вопросы своего «Я» может ответить только в театральном зале, в атмосфере таланта и вдохновения, которые и есть — дорога к Человеку духовному.

Официанты переглянулись между собой и явно сменили предыдущие предположения о клиентах, они осторожно, опасаясь побеспокоить психов, доложили о том, что работа окончена и пожелали приятного вечера. Филимон щедро расплатился и закрыл двери за ушедшими на тяжёлую старинную задвижку.

— Никода и никого еще не спасали каменные стены и стальные запоры! — торжественно произнес Давид и протянул Филимону бокал, наполненный рубиновым вином. — Выпьем на прощание!

— Как вы сказали? — переспросил Филимон, не поверив своим ушам.

— Да, да, вы не ослышались, — с удовольствием вдыхал в себя аромат вина Давид, — я ухожу. Нет, мы уходим, — он с наслаждением отпил глоток и чуть задержал его во рту. — У нас есть свои ограничения, и мы не можем постоянно находиться в твёрдоматериальном мире — это безумная трата энергии.

До Филимона окончательно дошёл смысл сказанного, и он осторожно переспросил:

— И Натали тоже «уходит»?

— Ага, всё — таки вспомнил, — обрадовался коротышка и щёлкнул кнопкой на клавиатуре компьютера, но вместо ожидаемого кареглазого лица на экране появилась надпись: «Бабник и обманщик. Свадьба отменяется до следующего тысячелетия. Целую. В файле мой подарок».

— Хм, — взглянул на часы Давид, — дали занавес. Привидение открыло тайну Гамлету, а дальше — трактовка постановщика.

Он допил вино, схватил с блюда трюфель, проглотил его и заговорил в бешенном темпе:

— Идите туда, где вы сможете жить истинной жизнью, где ваши мысли и желания будут доставлять радость вам и миру, окружающему вас! И не забудьте: если вы будете на верном пути, вы всегда будете чувствовать наше присутствие, если свернёте — то холод Тьмы обожжёт вас! — тут он несколько замедлил темп речи и отчётливо произнёс цитату из Евангелия:

— «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; Потому что тесны врата и узок путь ведущие в жизнь, и не многие находят их».

Тело Давида неожиданно отделилось от стула и зависло над столом. Оно становилось всё прозрачнее и невесомее, легким сквозняком его потянуло к открытому окну, и Давид оставил бессмысленные попытки уцепиться за спинку стула:

— В каждом явлении жизни есть Знак Розенкрейцеров.

Слабеющим голосом Давид попытался донести до Фила свою неоконченную фразу, но его невесомое тело подхватило сквозняком и вытянуло в ночь.

Филимон подбежал к окну и увидел стаи мерцающих силуэтов, несущихся по направлению к Лысой горе. Давид лихо вписался между Пифагором и Сократом, а в том, что это именно они, Филимон, почему-то, не сомневался. Он также узнал Платона, которого в жизни не видел, Иисуса, хотя тот абсолютно не был похож на свой изобразительный стереотип. Данте он узнал по репродукциям из книг, Декарта, Эдисона, Ньютона и Ломоносова по непрекращающемуся галдежу спора между ними. Писатели перемещались внешне спокойнее: Филимон с радостью разглядел в толпе Гоголя, Булгакова, Маркеса и Кортасара, а затем посыпались разноцветные художники, композиторы и, что более всего удивило Филимона, актёры! Знакомые по кинофильмам цветные лица чередовались с древними, чёрно — белыми, среди них суетились режиссёры, властно указывая направление движения, хотя и так все летели в одну сторону.

Струи прозрачных стай связывались в причудливые узлы над тёмной вершиной Лысой горы и полыхали зарницами в небе, стремительно заполнившемся тёмными грозовыми тучами.

Дождь плюхнулся на подоконник ушатом тёплой воды, а над головой громыхнуло так, что хрусталь на столе взвыл на все лады. Филимон затворил окно, он силился разглядеть сквозь водопад происходящее над Гончарным яром, но водяной занавес перекрыл финал представления.

— Три точки, три тире, три точки, — прочитал сообщение молний Филимон и вернулся к столу.

Он увидел книгу. На чёрном кожаном переплёте был выдавлен странный знак: круг, а в нем — треугольник, а в треугольнике ещё один круг, поменьше, а сквозь треугольник и малый круг — меч.

— Дарио Салас Соммера, — прочитал он имя автора, — «Герметическая философия».

Он отложил книжку в сторону и присел у компьютера, на экране которого всё ещё горела надпись прощального привета от Натали. Стало грустно. Фил никак не мог представить себе, что всё, от чего он так стремился убежать, освободиться, оказывается, было частью его жизни. Он ещё раз перечитал надпись и кликнул мышкой, открывая подарочный файл.

Глубокий женский голос, уже однажды посещавший его, вновь окунул его в чужую тайну:

«Милый Филиппок! Сегодня я шагала по улице и читала твоё стихотворение о дождях и о нас с тобой. Дома, на кухне, я сажусь на своё место за столом и разговариваю с тобой. Я никому не говорю об этом, меня и так считают тронутой, но я то знаю, что ты слышишь меня. В буфете стоят две бутылки сухого вина, которые мы купили в день твоего отъезда и не допили. Я наливаю себе каплю перед сном и чувствую твой поцелуй.

Жду тебя. Спокойной ночи. 19 июня 1972 года». «Для чего мне его тайна?» — подумал про себя Филимон, но другой голос, словно из-за спины, возразил немедленно: «А разве ты — не частица его? А он — не частица тебя?»

Следующее письмо было датировано 20 июня, но было написано утром:

«Хороший мой! Доброе утро!

Никто не знает, что мне плохо жить, потому что нет тебя. Ношу в себе эту тайну, как собственное дитя. Знаешь, я вспомнила сегодня, из-за чего мы спорили второй раз: в глаголе ШАГНУТЬ гласную в первом слоге нужно произносить между «а» и «ы»!

Мне нужно уехать куда-нибудь, так быстрее пройдёт время. Вчера была в кино — мысли и там связывают меня с тобой. И знаешь, что яснее всего я ощущаю в своих мыслях — твои руки. Встретила сегодня на кухне паука. Хорошая примета — к письму. Но ты приедешь на место только после моего последнего экзамена, а письму идти ещё так долго».

«При чём здесь я, нынешний, если она любила его?»- продолжил беззвучный диалог Филимон, и один из голосов резво поддержал его: «Да выкинь ты это из головы и из компьютера! Что тебе до чужих переживаний- свою жизнь никак не устроишь!» Другой голос не стал так многословно и громко доказывать свою правоту, а лишь тихо заметил: «А кто знает — где заканчивается твоя жизнь?»

Филимон закрыл программу и отправил файл в память. Под руку попалась книга в чёрном переплёте, и Филимон открыл наугад первую попавшуюся страницу:

«Тот, кто не испытывал любви, не может быть счастливым. Именно это скрыто в словах Иисуса: любить ближнего. Если бы матери учили детей любить и быть терпимыми, то мир стал бы иным. Войны, тираны, убийцы — это всё порождение равнодушия и жестокости к нашим детям — нашим мыслям.

Человеку досталось наследство звероподобности. Животному, которое борется за своё выживание, нет дела до гибели собратьев. Мы боги в телах зверей, и наш мир — в лапах «великого зверя», человека, как такового. Спаситель был распят «зверем», видевшим в нём угрозу своему царству, но Христос завещал нам свои слова о любви и братстве. Где услышал он эти слова и от кого? Кто впервые научил его любви?»